Но иногда людям, наоборот, хочется выговориться, и ты со своей вежливой сдержанностью представляешься им холодной и равнодушной. И хотя мне действительно не особо-то интересно слушать про чужие дрязги и мелкие проблемы, все же порой я не могу не подначить человека на излияния. Во мне включается писатель, который мысленно все записывает и раскладывает по полочкам архива для дальнейшего использования. И вообще, это любопытное чувство – как будто снимаешь стенку у работающего агрегата и смотришь, как что устроено. И, с одной стороны, испытываешь разочарование – ведь устроено все, как правило, очень банально, – а с другой – вращение этих внутренних шестеренок завораживает.
Беда в том, что на другой день человек начинает жалеть об излишней откровенности, причем злится не на себя, а на того, кто его откровения слушал. Поэтому я все же стараюсь держать нейтралитет и не поощрять попыток излить мне душу. Только отчего-то без толку, и то и дело на вечеринках кто-то зажимает меня в угол и начинает плакаться на жизнь и несчастную любовь: «а он мне говорит», «а она хлопнула дверью», «а потом мой бывший»…
Зачем они это делают, зная, что перед ними писатель? Разве они не понимают, что мы – падальщики, мы клюем трупы отживших отношений и забытых склок и даем им новые воплощения, по своей прихоти собираем и сшиваем новые истории.
И уж Том-то как драматург должен был это осознавать… Но нет. Скучающим тоном, который ничуть не скрывал затаенной в душе злости, он принялся жаловаться мне на мужа.