Дональд Рейфилд

«Сообщу кстати курьез, от которого меня тошнит, мутит и в груди шевелится легонькая струнка чего-то совестливого. Вообрази себе, что после ужина я наяриваю свою „мать своих детей“ во весь свой лошадиный penis. Отец в это время читал свой „Правильник“ и вдруг вздумал войти со свечою, узнать, заперты ли окна. Можешь себе представить мое положение! Одна картина стоит кисти десяти Левитанов и проповедей ста тысяч Бандаковых. Но фатер не смутился. Он степенно подошел к окну, запер его, будто ничего не заметил, догадался потушить свечу и вышел впотьмах. Мне показалось даже, что он помолился на икону, но утверждать это не смею»

Сорок лет спустя Александр пытался восстановить в памяти ассортимент семейного торгового заведения: «Здесь можно было приобрести четверку и даже два золотника чаю, банку помады, дрянной перочинный ножик, пузырек касторового масла, пряжку для жилетки, фитиль для лампы и какую-нибудь лекарственную траву или целебный корень вроде ревеня. Тут же можно было выпить рюмку водки и напиться сантуринским вином до полного опьянения. Рядом с дорогим прованским маслом и дорогими же духами „Эсс-Букет“ продавались маслины, винные ягоды, мраморная бумага для оклейки окон, керосин, макароны, слабительный александрийский лист, рис, аравийский кофе и сальные свечи. <…> Конфекты, пряники и мармелад помещались по соседству с ваксою, сардинами, сандалом, селедками и жестянками для керосина или конопляного масла. Мука, мыло, гречневая крупа, табак, махорка, нашатырь, проволочные мышеловки, камфара, лавровый лист, сигары „Лео Виссора в Риге“, веники, серные спички, изюм и даже стрихнин уживались в мирном соседстве. Казанское мыло, душистый кардамон, гвоздика и крымская крупная соль лежали в одном углу с лимонами, копченой рыбой и ременными поясами».

Отпускал Павел Егорович и кое-какие лекарства. Одно из них, под названием «гнездо», помимо прочего включало нефть, ртуть, азотную кислоту, «семибратнюю кровь», стрихнин и сулему. Оно имело абортивное действие и приобреталось мужьями для своих жен. «Много, вероятно, отправило на тот свет людей это „гнездо“», – заметил как-то уже получивший медицинское образование Антон.

Однако, несмотря на то, что посетителей угощали водкой и сладким сантуринским вином [18] , доходу лавка не давала. Не помогали и всякие уловки, например продажа высушенного и подкрашенного спитого чая. Перед важными клиентами Павел Егорович заискивал, а если кому случалось пожаловаться на то, что чай отдает рыбой, а кофе свечным воском, то затрещины и пинки при покупателях доставались Андрюшке и Гаврюшке. (Как-то раз Павла Егоровича за чрезмерное рукоприкладство вызывал мировой судья.) Его же понятия о гигиене даже по тем временам были ниже всякой критики – он, например, уверял сыновей, что мухи очищают воздух. Однажды в бочке с оливковым маслом обнаружил дохлую крысу. Замолчать это происшествие ему не позволила честность, а вылить масло – жадность,

Антоша <…> я удивляюсь, отчего вам так хочется ехать в Москву <…> тебя в одну ночь клопы съедят, я таких огромных насекомых в жизни не видывал. Хуже таганрогских кредиторов, прямо рукою сгребаю ночью с подушки.

Замысел ее состоял в том, чтобы выставить напоказ продажность и провинциальность московских нравов и позабавить петербургских читателей, которые лишний раз желали убедиться в том, что они живут в Европе, а Москва – это все-таки Азия.

Лейкин заказал Чехову еженедельную колонку под названием «Осколки московской жизни». Замысел

Его не возбуждали женщины, которые ему нравились (или, что даже хуже, женщины, которые его возбуждали, ему не нравились), – и это было предметом постоянной тревоги – вплоть до той поры, пока болезнь не ослабила его настолько, что он вообще потерял интерес к интимной сфере.

Летом 1875 года Александр окончил гимназию с серебряной медалью. Несмотря на безденежье, родители решили отправить старших сыновей в Москву – Александра в университет, на факультет естественных наук, а Колю – в Училище живописи, ваяния и зодчества, куда брали учеников даже с незаконченным средним образованием, если они могли предъявить готовые работы. В царствование Александра II военные министры расширили прием на шестилетнюю военную службу – помимо крестьян, военнообязанными были признаны и представители других сословий, не сумевшие получить освобождения. Студенты же получали отсрочку от военной службы, а выпускникам армия и вовсе не грозила.

Павел Егорович, считая собственную жизнь великим жертвоприношением, наставлял Антона: «Мы для вас пожертвовали всем своим состоянием, здоровьем, не имеем ни одного дня покойного во всю жизнь, заботились, трудились, все переносили, терпели, хлопотали, как бы вас получше образовать, сделать умными, чтобы впоследствии вам легче нашего было жить»

Уже придумав название – «История полового авторитета», он решил создать нечто подобное «Происхождению видов» Ч. Дарвина. Проследив развитие живых организмов от насекомых до человека, Антон сделал вывод, что, чем выше уровень общественного развития млекопитающих, тем более ярко выражено у них равноправие полов, и все-таки он был убежден, что даже высокообразованная женская особь занимает более низкую ступень развития: «Она не мыслитель. <…>

Антон прочел и потенциально феминистские рассуждения Г. Спенсера, и Захер-Мазоха, однако ближе всего по духу ему было женоненавистничество Шопенгауэра, ярко проявившееся в его «Эссе о женщинах». Отношения с женским полом стали доставлять Чехову много беспокойства и в личной жизни. Нельзя сказать, что он отличался чрезмерными половыми потребностями; его беспорядочные связи с женщинами скорее можно объяснить тем, что он быстро терял к ним интерес. Зоологи могли бы сравнить сексуальность Антона с поведением гепарда, который способен совокупляться только с незнакомой самкой.