Карло Гинзбург

обличения пауперистского толка

Однако инквизиторам, допытывавшимся, верит ли Меноккио в земной рай, он ответил с горьким сарказмом: «По-моему, земной рай это у дворян, у которых всего в избытке и они живут в ус не дуя».

Меноккио, не ограничиваясь картинами рая, мечтал о «новом мире»: «Дух мой был объят гордыней, — говорил он инквизиторам, — я желал нового мира и нового устройства всей жизни, я думал, что церковь идет по неправому пути и хулил ее за роскошество». Что означали эти слова?

В обществах, не знающих письменной культуры, коллективное сознание не принимает изменений, пытается их скрыть от самого себя1

Релятивизм – это способ быть нигде, утверждая, что находишься в равной мере везде. «Уравнивание» позиций – это отказ от ответственности и критического изучения.

Популярное сегодня сведение истории к риторике нельзя отбросить с помощью утверждения, согласно которому связь между ними всегда была слабой и малозначимой. На мой взгляд, от этого можно и нужно отказаться, опираясь на интеллектуальное богатство традиции, восходящей к Аристотелю, начиная с его центрального тезиса: доказательства не только совместимы с риторикой, но и составляют ее фундаментальную суть.

В книге «Проблемы поэтики Достоевского» (1929) великий русский литературовед Михаил Бахтин предложил различать тексты монологические (или монофонические), где доминирует более или менее скрытый авторский голос, и диалогические (или полифонические), где сталкиваются противоположные мировоззрения, свое отношение к которым автор не высказывает. В качестве примера последней категории Бахтин привел диалоги Платона и романы Достоевского. Никому бы не пришло в голову поставить рядом с этими сочинениями произведение, написанное в агиографическом духе, такое, как «История Марианских островов» Ле Гобьена. И тем не менее саму мысль дать слово туземцам можно рассматривать как осознанную попытку ввести разноголосицу, благодаря которой монологическое по сути повествование обретает диалогическое измерение.

Из хороших чувств рождается плохая литература, писал Жид; а также плохие исторические исследования

Вероятно, пока я жив, и если я не закончу свои дни в состоянии полного беспамятства, я никогда не забуду 10 сентября 1914 года. Мои воспоминания о том дне, тем не менее, остаются не вполне четкими. Прежде всего, они не очень хорошо связаны между собой. Они образуют прерывистую цепь образов, по правде сказать, весьма живых, но плохо согласованных, подобно кинофильму, пленка которого в нескольких местах сильно повреждена, так что мы можем изменить порядок сцен, и никто этого не заметит.