Михаил Финогенов

Нет ничего приятного в том, чтобы оказаться правым насчет конца света. Тем не менее люди тысячелетиями обсуждают неминуемый апокалипсис и извлекают новые уроки из каждого воображаемого сценария. Казалось бы, общество, чья культура пропитана апокалиптическими мотивами, должно уметь принимать новости о глобальных угрозах. Но вместо этого мы относимся к ученым, озвучивающим крики планеты о пощаде, как к паникерам. И пусть даже киноиндустрия вовсю эксплуатирует апокалиптические сюжеты, но, когда дело доходит до осознания реальных опасностей потепления, мы страдаем от жуткой нехватки воображения. Это и есть климатический калейдоскоп: нас может заворожить угроза, находящаяся прямо перед нами, но четко разглядеть мы ее не сможем.

Существует также эффект неопределенности, предполагающий, что людям настолько некомфортно находиться в состоянии неопределенности, что они готовы согласиться на менее выгодный для себя результат, лишь бы не иметь с ней дела. В теории, если речь о климате, неопределенность должна становиться мотивацией к действию и — поскольку неясность возникает из разнообразия человеческих факторов — вполне конкретным указанием, но мы почему-то склонны воспринимать его как некую обескураживающую загадку.

Рассмотрим ряд других разрушительных эффектов из словаря поведенческой экономики: эффект постороннего, или наше ожидание того, что действовать начнут другие, а не мы сами; предвзятость подтверждения, когда мы ищем доказательства того, в истинности чего мы уже и так не сомневаемся, например, мы верим, что люди не вымрут, вместо того чтобы взять на себя груз осознания необходимости изменений в нашем мире; страх перемен, когда мы выбираем текущее положение дел вместо альтернативы, что связано с эффектом статус-кво, то есть желания сохранить существующий порядок вещей, каким бы скверным он ни был, и эффектом владения, подсознательным стремлением преувеличивать ценность того, чем мы владеем в настоящий момент. Не забудем и об иллюзии контроля, а также о сверхуверенности и предвзятости оптимизма. Нам присуща и предвзятость пессимизма, не то чтобы она, правда, как-то уравновешивала ситуацию — вместо этого она вынуждает нас видеть в трудностях неизбежные провалы и воспринимать предостережения (особенно в случае с климатом) как крики обреченности. Иными словами, противоположностью когнитивных предубеждений является не здравый смысл, а другие когнитивные предубеждения. Мы смотрим на все через катаракту самообмана.

Разумеется, мы пока не знаем, сколько страданий принесет глобальное потепление, но масштаб разрушений может раздуть этот долг до колоссальных размеров по любым существующим стандартам — больше любых известных истории долгов одних народов перед другими. Большинство из которых, кстати, так и не были выплачены сполна.

За прошедшие столетия человечество испытало столько боли, что научилось смиряться с тем, что нас ждет в ближайшем будущем, и отрицать отдаленные перспективы. Мы забываем все, что когда-то говорили о моральной неприемлемости того мира, в котором теперь блаженно прозябаем.

Мечты о том, что технологии освободят нас от физического труда и материальных потребностей, стары как мир — британский экономист Джон Мейнард Кейнс еще в XIX веке предсказывал (53), что его внуки будут работать лишь пятнадцать часов в неделю; правда, этого так и не произошло

зеленой энергетике». Она повысила продуктивность и снизила издержки в энергетике, значительно превзойдя прогнозы даже самых оголтелых оптимистов, но никак не повлияла на кривую роста выбросов

Когда речь заходит о власти и ответственности, масштабы и перспективы нас зачастую озадачивают — мы не знаем, какой будет следующая кукла внутри матрешки или на чьей полке все они стоят. Большие процессы делают нас маленькими и бессильными, даже если формально мы ими «управляем». По крайней мере, в наши дни существует тенденция рассматривать крупные системы, такие как интернет и индустриальная экономика, как еще более непостижимые и недосягаемые, чем климат, буквально окружающий нас со всех сторон. Поэтому модернизированный капитализм, ответственно относящийся к ископаемому топливу, представляется менее реализуемым, чем выброс в атмосферу диоксида серы, который выкрасит небо в красный цвет и охладит планету на градус-другой. Некоторым даже отказ от триллионных субсидий на ископаемые виды топлива кажется менее реалистичным, чем создание технологий по сбору углерода из атмосферы Земли.

Это своего рода проблема Франкенштейна, связанная с широко распространенным страхом искусственного интеллекта: мы больше боимся тех монстров, которых создаем сами, чем тех, что приходят извне. Сидя за компьютерами в кондиционируемых офисах, читая статьи из раздела научных новостей, мы вопреки всякой логике считаем, что природа нам подвластна; мы думаем, что при желании сможем защитить тот или иной исчезающий вид и сохранить его среду обитания; нам кажется, что мы сможем разумно распорядиться обилием водных ресурсов, а не растратить их впустую — опять же, если захотим. Однако мы не испытываем таких эмоций в отношении интернета, который кажется нам неконтролируемым, хотя мы сами его придумали и создали; и в отношении глобального потепления, которое мы продлеваем своими действиями каждый день, каждую минуту. И наше восприятие масштаба рыночного капитализма препятствовало его критике уже как минимум на протяжении поколения, когда даже те, кто привык к его провалам, утверждали, что он слишком велик, чтобы обанкротиться.

В значительной степени наша вера в устойчивость человечества перед такими угрозами стала следствием нескольких столетий промышленного процветания, основанного на эксплуатации ископаемого топлива. Средневековые правители не верили, что расширение владений поможет им справиться с чумой или голодом, а те, кто жил в тени Кракатау [21] или Везувия, не испытывали иллюзий насчет того, что им удастся спастись. Но снижение уровня ожиданий от будущего может оказаться важнее уменьшающегося благосостояния в настоящем. Если ваше понимание «капитализма» состоит из веры не только в свободный рынок, но и в свободную торговлю как основу справедливой (и даже идеальной) социальной системы, вам как минимум стоит приготовиться к масштабным изменениям. Напомню, прогнозы предрекают нам колоссальные экономические потери — 551 триллион долларов убытков (41) при всего 3,7 °C потепления и потерю к 2100 году 23% глобального дохода при текущем сценарии развития событий (42). И это будет значительно хуже Великой депрессии — это будет в десять раз хуже мирового экономического кризиса, который до сих пор дает о себе знать. И это не будет временным явлением. Сложно представить систему, которая переживет подобный спад и уцелеет, какой бы «масштабной» она ни была.