Ник Харкуэй

Запись должна представлять мутное, но правдивое отражение ее настоящей личности: не граненый хрусталь, а скорее полупрозрачный студень, выхваченный из миски.

Нам не нужен никто другой. Друг другу мы, конечно, тоже не нужны

Мы оба уникальны и потому подобны, и потому наше подобие обнаруживается в обладании качеством, которым ни один из нас более не обладает.

(«Государственный праздник, – отзывается в голове воображаемый голос Дианы Хантер, – все патриотичные граждане будут веселиться под страхом расстрела».

Можно ли их вообще назвать ранами, если в каждом куске больше раны, чем трупа? Смит не ранен: к его ранам кое-где пристали останки Смита.

Фиолетовый пластик, розовый пластик и пурпурный пластик соревнуются за высокое звание самого омерзительного цвета

Когда-то я видела потрясающую серию фотографий, представлявшую разные виды человеческих слез. До того момента мне в голову не приходило, что слезы радости могут отличаться от слез ярости или горя. Причина имеет значение. Если ты плачешь оттого, что режешь лук, структура твоих слез похожа на подлесок в сосновом лесу. Если от воспоминаний – это сетка как карта Нью-Йорка, но из каждого квартала встают мягкие, ловкие ростки, будто тело слезы стремится к утраченному. В сравнении другие слезы простые. Восторг – бледный и хрупкий, горечь – жидкая, ярость – линейная, ужас – зазубренный. Из всех фотографий в серии только воспоминания оказались сложны.

Ниже, там, где обычный человек написал бы «адвокат» или «финансовый консультант», значилось: «Царь Царей, Торжествующий Лев из колена Иудина, Избранник Божий, император Эфиопии».

Я в тот миг подумал, что еще можно распечатать визитки небу и луне.

– Нужен свой человек внутри, – закончил Колсон. – Которого у них нет, поэтому могут пойти и подрочить вприсядку. Извините.

Вчера ты была матерью, и это, вероятно, было не важно, хотя мне кажется, что выносить жизнь внутри и вывести ее наружу – первичное определение божественности.