Даниэль Шрайбер

Сознательное забвение, на котором строится жизнь большинства из нас, дает сбой. Не могу описать это лучше.

. В этом было нечто идиосинкразическое: спонтанная симпатия, рефлекторная гармония, сопутствующая осознанию того, что некоторые вещи вы видите схоже и разделяете одни и те же точки координат в этом запутанном мире, определенные симпатии и антипатии. Такие «спонтанные союзы», как назвала их философ-литературовед интеллектуалка Сильвия Бовеншен, конечно, не очень надежны. Но они прекрасны: тем, что так мимолетны, но иногда знаменуют начало дружбы.

Обычно психика защищает нас от осознания этого неизбежного, экзистенциального одиночества, и мы пребываем в фантазии, что нас по-настоящему понимают и что мы сами по-настоящему понимаем других. Боль одиночества связана с гибелью такой фантазии, с крахом нашей выдумки, будто мы не одиноки в этом мире, и с тем, что именно при этом крахе мы понимаем: она не более чем выдумка.

Стыд вызревает в сокрытом.

Свою концепцию заботы о себе Лорд парой штрихов изложила в эпилоге к мемуарам «Вспышка света: как жить с раком»: «Забота о себе – не то же, что потакание себе. Это самосохранение. Это акт политической войны».

Свою концепцию заботы о себе Лорд парой штрихов изложила в эпилоге к мемуарам «Вспышка света: как жить с раком»: «Забота о себе – не то же, что потакание себе. Это самосохранение. Это акт политической войны».

Психолог Кларк Э. Мустакас пишет, что одиночество, несмотря на присущие ему ужасы, всегда несет в себе нечто глубоко положительное. Только осознавая, что даже в среде близких людей мы в фундаментальном смысле одиноки, можно осознать самих себя. Без этого мы не сможем взять на себя ответственность за свою жизнь, построить хорошие отношения с собой и по-настоящему

о себе позаботиться. Если слишком закрываться от экзистенциального одиночества, если только подавлять его и отрицать, заблокируется важный путь к внутреннему росту. Другими словами, опыт одиночества несет в себе такую форму самовосприятия, которую не обрести никаким другим способом. Именно сопутствующая ему боль помогает нам открыть новый вид сострадания к себе и другим, увидеть новые пути в жизни и осмыслить внутренние конфликты, что в ином случае было бы невозможно. Без нее мы бы не были способны искать близости с другими людьми, мы бы не были способны любить.

Внезапно я осознал, что держу в руках очень точный список своих неоднозначных потерь. В нем были перечислены варианты желаний и надежд, сопровождавших меня долгие годы и, вероятно, разделяемых многими людьми.

Фантазии о жизни вдвоем в большом фермерском доме с просторным садом долго поддерживали меня. Но, составляя этот список, я в глубине души знал, что скорбь по записанным в нем неоднозначным потерям уже началась, и всего через несколько недель бросил терапию. Одной из причин стал разговор об этом списке. Психотерапевт хотел зародить во мне чувство, что я смогу добиться такой жизни, если буду достаточно этого хотеть и много работать. В каком-то смысле он стремился восстановить во мне «жестокий оптимизм», если процитировать Лорен Берлант. Я знал, что внушение чувства самоэффективности и контроля над своей жизнью – одна из основ лечения депрессии, и понимал, что психотерапевт выполняет свою работу. Тем не менее я ощущал иллюзорность такой позиции. Мне пришлось подвергнуть сомнению идеи, реализация которых становилась все менее вероятной. Возможно, мне пришлось расстаться с ними совсем.