Ирина Проценко

Уж лучше бы, чтобы обеспечить вам спасение там, в небесах, вас сожгли бы заживо здесь, на земле

как легко иным дойти до цели, недостижимой для других.

Разум полагает, что я рождена лишь для того, чтобы трудиться ради куска хлеба, ждать смертного часа и предаваться грусти на протяжении всей жизни. Может быть, эти доводы и справедливы, но ведь нет ничего удивительного, что мы, время от времени, пренебрегаем ими, освобождаемся от их власти и выпускаем на волю врага Разума — нашу добрую живую Фантазию, которая поддерживает и обнадеживает нас. Мы непременно должны иногда разбивать свои цепи, как ни ужасны кары, ожидающие нас.

В этом странном доме нельзя найти уголка, защищенного от вторжения, нельзя уронить слезу или предаться размышлению в одиночестве — всевидящий соглядатай всегда тут как тут.

Бывают слова и обиды, острые как нож, и раны от них, рваные и отравленные, никогда не заживают. Но бывают и утешения столь нежные, что эхо от них навсегда остается в ушах и до гробовой доски не умолкает, не глохнет, и тепло их не стынет и согревает тоскующую душу до самой смерти.

неотесанного идола. Угрюмая Сидония двинулась прочь, дрожа и спотыкаясь, как паралитик, постукивая

Никогда еще различие между благотворительностью и милосердием не было явлено лучше, чем в ней.

«Pour les pauvres» [36] она открывала свой кошелек с готовностью, тогда как для бедного человека ее кошелек, как правило, был закрыт. В благотворительности ради общества в целом она с радостью принимала участие — горе кого-то одного ее не трогало; какие бы тяжкие или многочисленные страдания ни выпадали на долю одной несчастной души, они не находили отклика в ее сердце.

Не склонная к предприимчивости, лишенная побуждений практического честолюбия, я была в состоянии просидеть двадцать лет, обучая малышей по букварю, перелицовывая шелковые платья и раскраивая детские наряды.

К тому же я словно жила двойной жизнью — жизнью мысли и жизнью реальности