Майя Лахути

Когда невольно услышала в подробностях, как Элеонора Слагг пригласила в гости с ночевкой особо приближенных подружек и что потом было. Я вытащила из рюкзака похищенную наугад из папиной биб­лиотеки книгу — «Mein Kampf» (Гитлер, 1925) — и с сугубо нордической стойкостью заставила себя читать, пока напечатанные слова не вытеснили слова Элеоноры и не принудили их к капитуляции.

Девушка взвизгнула, а увидев, кто это, засмеялась. Ее смех звонким колокольчиком прорезал утренний воздух, отсекая вя­лое бормотание других школьников. Сразу ясно: та, кто так сме­ется, не ведает ни застенчивости, ни неловкости, а если у нее и случится какое-нибудь огорчение, даже горе ее будет роскошно. Очевидно, это была его ослепительная подружка, и вдвоем они составляли этакую загорелую беспечную парочку а-ля «Голубая лагуна» — в каждой школе такая бывает, причем ровно одна, своими знойными переглядываниями способная обрушить всю незыблемую твердыню высоконравственного воспитания

Чарльз уже стоял на приличном расстоянии от девушки, а она что-то ему втолковывала, учительски хмурясь (все порядочные учителя умеют так хмуриться; у папы, например, лоб собирается складками, точно рифленые чипсы). И совсем она была не школьница — как я могла ее принять за школьницу, с такой-то осанкой? Уперев руку в бедро, она вздернула подбородок, словно разглядывала сокола, кружащего над школой. Каблучок явно итальянского коричневого сапога вдавился в асфальт, растирая невидимую сигарету.

Это была Ханна Шнайдер

А главное, солнышко, ни в коем случае не пытайся изменить чужой сюжет, как бы сильно этого ни хотелось, когда разные бедолаги рядом с тобой — в школе, вообще в жизни — летят очертя голову прямо в пропасть, откуда вряд ли смогут выбраться. Отринь соблазн. Трать силы на свою историю. Улучшай ее как можешь. Пусть ее размах будет шире, содержание — глубже, тема — всеохватней. Какая именно тема — не важно, ты откроешь ее сама. Борись за нее! В основе всего — мужество. Отвага. Mut по-немецки. Другие пусть ра­зыгрывают свои короткие рассказы, штампованные, случайные, изредка приправленные банальным до боли гротеском. Кое-кто состряпает прямо-таки греческую трагедию — страдальцы от рождения, страдальцами и умрут. А ты, моя строгая весталка тишины, — твоя жизнь сложится в настоящий эпос, не меньше. Уж чья-чья, а твоя история — на века.

Обычно я молча хватала печенье и убегала, а один раз ляпнула:

— Карла Маркса.

— Он гомосексуалист? — ужаснулась мисс Крейн

— Не поможешь мне подготовить к уроку слайд-проектор? — спросил мистер Арчер (он, хоть и «Друг Земли», был зато «Враг всяческой техники»).

Когда я уже заканчивала вставлять в аппарат сто двенадцать слайдов, стали появляться другие ученики — с мороженым в руках и блаженными улыбками на лицах

Невольно задумаешься: может, подсознательно ей и самой не нравится быть Ханной Шнайдер? Может, она лучше была бы Анжеликой фон Гейзенштагг

Наверное, она из тех русских невест, которых заказывают по почте! Но при такой внешности Ханна ее не скоро пристроит. Интересно, можно ее отправить обратно наложенным платежом

Постепенно я смирилась с назначенной мне ролью мухи. Сперва смущалась, потом — примерно через месяц — привыкла, потому что, если честно (хоть я ни за что не призналась бы в этом папе), быть у Ханны десятой спицей в колеснице в сто раз интереснее, чем пупом земли дома

Я понять не могла, что же такое передо мной: чудо (которое навсегда изменит ход истории) или наглый розыгрыш.

Синь!

Что случилось? Ты лишилась вкуснющей печеной картошки с чеддером и брокколи в закусочной «У Венди». Цену себе набиваешь? Готов пой­ти навстречу.

Попробуем еще разок? Я сгораю от желания! (Шучу.)

На том же месте, в тот же час.

Чарльз

Точно так же я проигнорировала еще два письма, оказавшихся в моем шкафчике на следующий день, то есть в среду. Одно в кремовом конверте, второе — написанное беглым почерком на салатно-зеленой бумаге с отпечатанным вверху вензелем: Дж. Ч. У.