Роберт Ибатуллин

Большевики прибегали к такой полемике для облегчения дискуссий по важным вопросам. Лишь позже эти работы получили статус «священных писаний», в которых советские лидеры и чиновники подыскивали подходящие цитаты для пропаганды либо обоснования тех или иных политических мер.

Часто цитируемое утверждение Бенедикта Андерсона, что перепись, карта и музей представляли собой в совокупности «тотализирующую классификационную сетку», не подтверждается в советском контексте727. Даже в авторитарном Советском Союзе перепись, карта и музей далеко не гладко и не «тотально» сопрягались друг с другом. Советские эксперты и администраторы с помощью переписи и карты сплавляли роды и племена в народности, стремясь ускорить процесс поддерживаемого государством развития. Но этнографический музей с его богатой коллекцией и экспозициями, посвященными традиционной культуре, уделял немалое внимание «досоветскому» настоящему и прошлому728. Активисты и эксперты этнографического отдела усердно трудились над тем, чтобы заполнить этот разрыв, и разрабатывали героический нарратив об эволюции и развитии народов СССР. Это оказалось мучительно сложно. В газетах и речах трубили об успехах революции на селе и в степи, однако гораздо труднее — зачастую невозможно — было документировать эти успехи в музейных экспозициях, где необходимо было представить артефакты и свидетельства «новой жизни» и «новой культуры».

Неудачи революции не затушевывались, а объяснялись в нерасовых терминах. В частности, экспозиция документировала то, как «пережитки» феодального и колониального прошлого Российской империи активно тормозят процесс революционной трансформации.
Идею «пережитков» этнографы позаимствовали из трудов британского культурного эволюциониста Эдварда Б. Тайлора. В книге 1871 года «Первобытная культура» он доказывал, что «элементы культуры», которые «больше не имеют никакого смысла и функции», часто «в силу обычая переходят на новую стадию развития общества»840. Как отмечал Тайлор, эти «пережитки» можно найти и в самых развитых обществах и они не означают, что данный народ выродился или обречен на отсталость. Российские этнографы обсуждали этнографические идеи Тайлора с 1890‐х годов. После революции некоторые из них заговорили о религии и суевериях как о тайлорианских «пережитках верований»841. В Советском Союзе 1930‐х годов этнографы обращались к «классикам» культурного эволюционизма — и, в частности, к Тайлору — для подтверждения научных и идеологических постулатов, лежавших в основе советского проекта. Тайлора ценили по нескольким причинам. Во-первых, у него было «правильное» идеологическое родство: Маркс и Энгельс хвалили его работу и описывали процесс стадиального развития в похожих терминах842. Во-вторых, он открыто спорил с той идеей, что человечество делится на высшие и низшие расы. В-третьих, его теория «культурных пережитков» давала небиологическое, социально-историческое объяснение живучести традиционных социально-экономических форм и традиционных культур.

Советский и нацистский режимы и их общественно-преобразовательные идеи были основаны на радикально различных идеологических фундаментах. Эти идеологии, в свою очередь, базировались на взаимно непримиримых социологических теориях о соотношении между биологическим и социальным87

Благодаря этой первой встрече группа советских и немецких антропологов провела лето в Бурят-Монгольской АССР, занимаясь подготовительной работой для изучения влияния сифилиса на бурятов88

Идея «человека» как экономического ресурса, который можно перемещать и максимизировать — и который может адаптироваться к новой среде, — стала важной частью советского научного дискурса в 1920‐х годах и позволила подвести научную базу под сталинскую экономическую политику914.

Сергей Ольденбург, Владимир Вернадский и сам Владимир Ильич Ленин давно восхищались немецким подходом к научному управлению и использованию производительных сил, который выработали немецкие ученые в Юго-Западной Африке (бывшей немецкой колонии) и применяли в интересах своего государства в Первую мировую войну877. Комиссия по изучению естественных производительных сил (знакомая нам КЕПС), организованная Вернадским в 1915 году, и Бюро по изучению производительных сил при Госплане, созданное при участии Арсения Ярилова в 1923‐м, были основаны отчасти на немецкой модели. Ярилов, бывший глава Государственного колонизационного научно-исследовательского института, заявлял, что это Бюро должно продолжать дело «советской колонизации», которую он не переставал отстаивать как программу экономического и культурного развития всего СССР согласно «общему плану». В данном случае Ярилов имел в виду первый пятилетний план, который разрабатывался Госпланом и был утвержден Сталиным в 1928 году878.

I Всероссийской конференции по изучению естественных производительных сил, состоявшейся в 1923 году, были специальные сессии, посвященные «человеку как производительной силе», а после этой конференции Госплан организовал свою собственную рабочую группу, посвященную человеку, где ведущие роли играли Ольденбург, Руденко и Вениамин Семёнов-Тян-Шанский889. В 1926 году эта рабочая группа была преобразована в подотдел нового госплановского Бюро по изучению производительных сил и занялась определением того, какие конкретные народности лучше всего годятся для достижения конкретных экономических целей.

частности, советские антропологи дискутировали (и между собой, и с заграничными коллегами) о том, являются ли физические и конституциональные особенности разных народов вечными и неизменными, или же они эволюционные и динамичные. Параллельно этой международной дискуссии шла другая — о сравнительной важности врожденных и приобретенных признаков и о том, что потенциально полезнее для прогресса человечества: «направленная на наследственность» расовая гигиена или гигиена социальная, «направленная на среду».

коллективизация, изменив экономическую базу и уничтожив традиционные формы социальной организации, должна была ускорить этноисторическое развитие населения. Это было особенно важно в тех регионах, где много людей жило родо-племенным строем. Действительно, из официальных отчетов можно извлечь по крупицам свидетельства того, что национальные (организованные по национальному принципу) колхозы должны были функционировать как маленькие национально-территориальные единицы — как инкубаторы для взращивания советских наций, механизмы двойной ассимиляции. Посредством национальных колхозов роды, племена и народности должны были прикрепиться к конкретным национальным территориям и языкам, вовлечься в коллективный труд и выработать у себя «советское» мировосприятие922.