Лена Элтанг

Алхимия — это террор. Но только не такой террор, когда летят бомбы и свистят пули, а террор глубинный, когда человек вопреки всякому здравому смыслу и безо всякой надежды на результат занимается практической деконструкцией действительности. Своей собственной в том числе.
Поэтому, как писал Кунрат, изучай, медитируй, трудись, работай, вари, и очистительный поток омоет тебя.
И мне не нужно предъявлять герметический сосуд и саламандру, полную луну и восходящее солнце — достаточно уже того, что я сам в здравом уме и полном рассудке понимаю: свободная мысль, а значит, и жизнь возможны только вопреки, все остальное лишь химические процессы.

Старая дружба похожа на горнолыжный подъемник. Ты приходишь на знакомую станцию, и тебя уносят быстро, уносят высоко, канаты гудят, кабина ходит ходуном, и никому дела нет до того, какие у тебя лыжи, красная трасса или черная и что ты вообще умеешь. Правда, бывает, что ты приходишь с лыжами, как дурак, а станция сто лет как закрыта, и билетное окошко заколочено крест-накрест досками. Проверять надо чаще

— Я здесь не ссыльный, я — экспат. Ссыльному есть куда вернуться, а мне некуда!
— Совсем некуда? А вы поплачьте.

Вас ведь никто из вашей страны не выгонял. Вам нравится бродить по чужому саду, но вам не хочется за все это отвечать — за сорняки, за кротов, за поломанную садовую мебель. А если вернетесь домой, придется стать хозяином, и кроты будут портить ваши розы, а дождь — заливать ваше дырявое крыльцо.

любовь — это когда в животе наждачная бумага от страха, что все кончится, а радости — почти никакой, почти никогда!

В чужой стране ты неминуемо попадаешь в кокон подростковой немоты, даже если выучил все глаголы. Тебе не хватает тридцати тысяч ненужных слов. Ты упрощаешь, сглаживаешь, обедняешь, чтобы удержаться на плаву, сойти за своего, но твои собеседники никогда не узнают тебя, ваша беседа никогда не станет разговором равных, где цветет окольная речь, обиняки, экивоки, и каждый вопрос — испытание.

Лицо у него открытое, тонкое, сразу видно, питерский, но в голосе та самая усталость, которую я различаю сразу, как заключенный различает шаги охранника. Вечное, как сырость, беспокойство.
В старом травнике, найденном на бабкином чердаке, я прочла, что вьюнок означает покорность, желтая герань — трезвый рассудок, ноготки — беспокойство, а тамариск — преступление. В этом парне было все, кроме желтой герани, он мог оказаться наемным убийцей, писателем, безработным актером, но я с первой встречи знала, что он не в себе.

Когда живешь в мире мертвых, быстро понимаешь, что мир надоел богу как плохой театр, где труппа заносчива и бесталанна, а ради нескольких гениев содержать его накладно. Поэтому бог давно сюда не заходит.

вот индеец говорит, что надо просторно думать, пребывать во всех слоях жизни одновременно, а забывать прошлое, говорит, это дело усталых воинов, которым снятся отрубленные головы! знал бы он, что мне на самом деле снится, отсыпал бы своей шаманской травы задаром

почему моя жизнь так изменилась, думаю, почему так сердце опаршивело? я ведь все делаю по любви, по закону, значит, сердце должно быстрее стучать и веселье в нем мячиком прыгать, а я сижу на железном стуле, выдираю мякиш из булки